Про тех, кто в пути - Страница 16

— Он уже влез, — терпеливо сказал немец. — И потом... прости... Но ведь ты сам собираешься с этим покончить. Иначе, зачем ты вызвал меня и своего внука?

— На что ты намекаешь, морда немецкая?! — дед багровел. — Что я вызвал своего собственного внука, чтобы...

Герр Киршхофф встал.

— Не надо, — сказал он с расстановкой. — Мы с тобой люди другого поколения. Мы оба знаем, что общее выше личного. У меня нет внуков, иначе я тоже приехал бы не один. В какой-то мере именно мы начали это. И нам это заканчивать.

Дед хрипло дышал, плечи у него опали. Повернувшись ко мне, он указал на диван:

— Садись, Жень. Эта немецкая сволочь права. Я хотел тебя использовать... даже принести в жертву, потому что... Слушай. И запоминай, чтобы рассказать своим новым друзьям...Что-то расскажу я, что-то — Мартин. Это началось давно. Очень давно, во время войны...

Часть 2. Давным-давно была война...

1.

Над Бобруйском Мартин проснулся оттого, что ему приснились барабаны. Он ошалело открыл глаза и подскочил на ящике.

Восьмиместный пассажирский «зибель», переделанный в грузовой вариант, тяжело раскачивался в воздухе. Надсадно выли двигатели. Что-то скрипело и похрустывало в темноте, из пилотской кабины падал мерцающий полусвет, зелёный и синий.

Мартин, не помня себя, вцепился обеими руками в ящик, чувствуя, как тело покрывается гусиной кожей. Потом он поспешно ощупал ремни парашюта, застёгнутые поверх формы. Сжаться в комок, когда выпадаешь... следить, чтобы не оказаться вниз головой... досчитать до десяти, потом — рвануть кольцо...

А если они уже падают? Если, пока он будет считать, как раз и — земля? Если он вообще не успеет выпрыгнуть? Мама, мама, мамочка...

Тяжёлое раскачиванье прекратилось, и Мартин услышал негромкий голос из кабины: «Сходи посмотри, как мальчишка». Они думают, что я перепугался, понял Мартин и усилием воли заставил себя принять равнодушный и независимый вид. В темноте, впрочем, было всё равно.

— Ты как здесь, парень? — тёмная фигура опустилась на ящик рядом.

Это был штурман самолёта, Мартин не запомнил его фамилии и звания — крупный медлительный человек, уже не очень молодой и говоривший с сильным акцентом жителей побережья. Он ничуть не походил на тех лётчиков, которых Мартин привык видеть в кино и на страницах книг.

— Кажется, воздушные ямы? — голосом всё повидавшего человека спросил Мартин, чувствуя, как уходит страх. — Я спал...

— Да нет, просто нас обстреляли... — штурман тяжело присел на соседний ящик, посмотрел в квадратный иллюминатор. — Бобруйск... Уже недолго.

«Бобруйск, — вспомнил Мартин, тоже глянув в окно и не увидев там ничего, кроме тьмы. — Город в глубоком тылу группы армий «Центр», в Белорутении...» Вслух же он удивился:

— Кто же мог нас обстрелять? Тут глубокие тылы наших войск.

— Вот именно, — с непонятной интонацией отозвался штурман. — Настолько глубокие, что местное население ищет себе развлечений по своему разумению... — он повозился, ящик скрипнул, потом штурман вздохнул: — Ох, парень, клянусь, твой папаша сумасшедший, просто сумасшедший, раз тащит к себе мальчишку... Это ненормальная земля. И нас она делает ненормальными.

— Мне скоро пятнадцать! — возмутился Мартин, которому исполнилось четырнадцать пять месяцев назад. — Я камерадшафтсфюрер «гитлерюгенда», я умею стрелять, водить автомобиль, и вообще... А вы не имеете права так говорить о моём отце! Он герой Люфтваффе и Рейха!

— Убей меня бог, если я хотел сказать хоть одно плохое слово о полковнике Киршхофе, — серьёзно отозвался штурман. — Просто фронт — не место для мальчишек. Тыл фронта — тоже... — он тяжело вздохнул и встал. — Если бы мой младший вздумал выкинуть такой фортель сам, я бы отходил его так, что он месяц спал бы на животе.

Хотя, он тоже вроде тебя... и старший был такой же. А сейчас, парень, я даже не знаю, где его похоронили... и похоронили ли. От его роты под Москвой остался один человек, да и тот, как я его не расспрашивал, всё твердил только, что ему холодно... а был май, и он сидел, обложенный грелками, как старик... Врачи сказали, что это навсегда...

Он ушёл в кабину. Мартин сердито посмотрел вслед штурману и вдруг понял, что он очень-очень устал. Вроде бы только что поспал, и неплохо поспал... — Мартин посмотрел на подаренные отцом швейцарские часы со светящимися стрелками, — ... почти три часа.

А так противно, и хочется раздеться, лечь под одеяло, уснуть как следует... Неужели простыл, заболел? Мальчишка поёжился на ящике и откинулся к вибрирующей стенке салона, с которой — для облегчения — была спорота обивка. Глаза резало, щёки горели, а потом вдруг пришло дикое чувство одиночества и брошенности.

Куда он летит? Зачем? Он должен быть дома, и мама должна быть рядом, и они должны играть в лото, а потом почтальон принесёт письмо от папы, и они будут рассматривать фотографии... Мартин провёл пальцем по иллюминатору. «Как ты могла, мама?» — хотел спросить он, но язык не ворочался...

...Когда полковник Генрих Киршхоф добрался наконец до посадочной полосы, «зибель» уже разгружался. Навстречу поспешил молодой подтянутый капитан в расстёгнутой куртке, козырнул и почтительно обратился:

— Господин полковник, этим рейсом летел ваш сын...

— Да, — Киршхоф почувствовал, как сводит кожу на скулах. — Да, — повторил он. — Что с Мартином?

— Ничего, — капитан посмотрел виновато, и полковник увидел, что пилоту грузового самолёта едва исполнилось двадцать — сейчас он в точности был похож на провинившегося мальчишку. — Простите, господин полковник... боюсь, он заболел. Это моя вина. Я должен был настоять, чтобы он оделся теплее, но он отказывался, и я...