Про тех, кто в пути - Страница 27

Мартин загляделся на какие-то вычурные часы... и еле удержался на ногах, когда чья-то сильная рука отшвырнула его от импровизированного прилавка. Послышался голос, бросивший по-немецки:

— Пшёл прочь!

Пожилая женщина, менявшая часы, глядела на мальчика с испуганным сочувствием, а двое молодых солдат, один из которых и отбросил Мартина, уже не обращая на него внимания, рассматривали её товар и переговаривались.

Мартин сжал кулаки, онемев на самом деле... и Толька уволок его подальше. Там Мартинам прорвало:

— Пусссссти!!! Я ему... он у меня... я... я... я... Как он!..

— Тихо, — прошептал Толька, озираясь. — Тихо, всё нормально. Пинком не проводил — и ладно, а то знаешь, как бьют? Спецом под копчик целятся, потом сесть не получается, как будто в тебя лом вбили.

Мартин перевёл дух и мрачно спросил:

— И часто так?

— Как когда, — пожал Толька плечами. — У вас на аэродроме меня ни разу не трогали. Орут иногда, но не трогают. А тут, особенно если молодые из гарнизона... или наши полицаи — то бывает... — он посмотрел на Мартина с сочувствием, но, в то же время немного злорадно: — Ну, теперь понял?

Мартин угрюмо стукнул пяткой по краю тротуара и, не ответив, перевёл разговор:

— Пошли к твоему деду.

— Рано ещё, он рыбу наверняка ловит... — Толька помедлил. — В лапту умеешь играть?

— Нет, — пожал плечами Мартин...

...В лапту играть оказалось легко и интересно — главное, бить ме-ко и бегать быстро. А что Мартын взялся неизвестно откуда и не умеет говорить — никого особо не удивляло. На краю вытоптанного пустыря сидел мальчишка лет 12 — без обеих ног. Наблюдал за игрой.

Это тоже никого не удивляло. Чудно было не понимать языка. Хотя... несколько слов — и матерных ругательств, которыми нередко сыпали игравшие, и не только — Мартин понимал. И сам немного удивился, что понимает. Удивился и обрадовался.

После игры купались. На берегу разожгли костёр, испекли картошку — по две штуки на каждого, Мартину тоже сунули, как своему, без слов. Соли не оказалось, но все ели жадно, а Мартин думал с ужасом: а если Германия проиграет войну?!

Нет, такого не может быть, но если?! Неужели тогда... Нет, лучше он умрёт. Тогда лучше умереть. Он не презирал этих мальчишек, нет. Но для себя решил: лучше умереть, чем так вот...

Над городом несколько раз пролетали самолёты с аэродрома. Мальчишки каждый раз молча провожали их взглядами, но лица у всех становились недобрые.

Мартина так и подмывало крикнуть: «Не смейте, там отец!» — но он понимал, что это будет глупо. Да и сам отец знал об этой ненависти и относился к ней спокойно.

Толька, между тем, что-то сказал мальчишкам и поманил Мартина рукой. Пришлось одеваться и идти — скорей всего, было пора к тому загадочному деду.

Близился вечер. Жара не спадала, похоже было, что ночью пойдёт дождь. Мальчишки вместе пылили по окраинной улочке, заросшей зеленью. Толька неожиданно спросил:

— Зачем тебе это надо?

— Мне интересно, — соврал Мартин. И Толька ощутил, что он соврал, и криво усмехнулся. Помолчал и добавил: — Надо скорей, а то скоро комендантский час, вернуться не успеем.

— Ладно, — сердито ответил Мартин, — я просто хочу в этом разобраться, потому что я немец и потому, что погибают наши люди. И мой отец может погибнуть.

— Он может погибнуть и в небе, — сказал Толька, и Мартин нашёл в себе силы спокойно ответить:

— В небе — это война. А тут... тут что-то странное и страшное.

— И оно просыпается, — сказал Толька.

Мартин резко обернулся к нему:

— Как?

— Этот дед говорил нам — не надо будить то, что на аэродроме, если оно проснётся — то будет плохо всем. Вроде бы так уже было в давние времена... Вон его дом.

Дом — это было сильно сказано. Вот это жилище вполне соответствовало заочным представлениям Мартина о том, как живут русские. Покосившуюся хибару, косо выглядывавшую из запущенного сада, покрывала солома. Единственное видимое окно мутно отражало солнце.

Короче, тот ещё был домик, что и говорить. Но он вполне вязался внешним видом со своим хозяином, который расставлял у стены самодельные удочки. Около его ног стояло древнее деревянное ведро, в котором что-то бурно плескалось.

— Все места знает, но никому не говорит, — прошептал Толька. — Сейчас попробуем... — он кашлянул и оглушительно проорал: — Вечер добрый, дед Никодим!!!

«Вечер» Мартин понял и, сообразив, что русский приветствует старика, быстро поклонился. Дед между тем повернулся. Он был седой, как снег, заросший волосами, как шотландская овчарка и согнутый, как рыболовный крючок. Окинув мальчишек взглядом предположительно где-то скрывавшихся среди волос глаз, дед гулко бухнул:

— Чаво?! Рыбы нету. Не ловисся. Ничаво нету.

— Да не нужна рыба!!! — рявкнул Толька.

Дед помотал головой:

— Всем нужна. Нету рыбы.

— Ёшкин кот... — буркнул Толька. — Дедушкаааа!!! Нам!!! Бы!!! По!!! Го!!! Во!!! Рить, хрен старый!

— Чаво орёшь, я не глухой, а он орёть, — равнодушно заметил дед. — Рыбки не хотите? А там поговорим. Водички натаскаете, и поговорим, ага. Ну и рыбку почистите, значить. Потом.

— Чего ему надо? — спросил Мартин.

Толька вздохнул:

— Пошли за вёдрами, — сказал он по-немецки.

— Они там, значить, снутри на лавке, — любезно объяснил, ухитряясь коверкать и этот язык, по-немецки дед...

... — Я лет семь у немецких, значить, колонистов работал. — дед Никодим сноровисто шлёпам больших карасей с боку на бок. — Эх, мучицы ба... Семь, значить, лет. И уж немца, значить, с нашим ни в жись не спутаю. Особенно ковда услышу, как он говорить. Да я плохо слышу, я и правда глуховат...