Внизу котловины четверо парней — голых по пояс, с оружием в руках — серьёзно и даже как-то истово откалывали старинный брейк в то время, как девчонка — не моя знакомая, а другая — пела полузнако-мое:
Я один!
Я — как ветер!
Я пью земную благодать...
Гаснет день —
И под вечер
Светило тоже хочет спать...
Парни синхронно прыгнули вперёд — двое слева, двое справа — и уже впятером закрутились в завораживающем движении, подхватив припев:
Я прошу — забери меня, мама,
С улиц городских обратно домой...
Я послушным и правильным стану —
Я хочу домой! А здесь я чужой...
Где ты, мой ангел-хранитель?!
Возьми, если можешь, меня к небесам...
Убежал Я из дома!
Бродил по сказочным мирам...
Ночь дрожит раненой птицей
И горит огонь усталой свечи...
Выплывают знакомые лица,
Но им не понять бесприютной тоски...
Я даже есть перестал — столько было в словах и движениях боли... Парни прыгнули назад, опять пела девчонка:
День прошёл
Незаметно...
А я на улице опять...
Над плечом
Спит мой ангел...
Я не желаю погибать!!!
— Пошли со мной, — вдруг предложил я, и Олег недоуменно покосился на меня. Я развёл руками: — Ну... я же вернусь когда-нибудь... И вы со мной...
Честно слово, он с минуту обдумывал мои слова, этот шестнадцатилетний командир. Потом положил руку мне на плечо:
— Да нет, — с неожиданно теплотой ответил он. — Ну, как мы уйдём?.. Мы сначала мечтали... да и сейчас... Но как мы уйдём? — повторил он. — На нас надеются... Мы тебе сейчас адреса соберём! — встрепенулся он. — Ты там... если вернёшься, ты напиши письма. Что живы, просто... ну, не можем вернуться. Пока. Потом, может быть.
— Напишу, честное слово, — пообещал я, недоверчиво глядя Олегу в лицо. Он засмеялся:
— Да ты что, Женька? Ты же сам такой...Ты же не удрал к себе домой, а вот — прёшься куда-то один ради чужих людей... — он потянулся и сказал: — Жаль, что мы тебе помочь не можем. Продукты дадим и патроны, у нас есть парабеллумовские... А вернуться... Ну, если не мы — то кто? Раз уж оказались в этом деле, не бросать же его на полпути? Нечестно...
— Мы, русские, идиоты, — сказал я после долгого молчания. — Ну, на кой нам это чёрт? Ведь не поблагодарит никто...
— А тут не только русские, — он махнул в сторону своих и поднялся. — Дело в том, что мы — люди, вот и всё... Ладно, пойду поминальный синодик составлять. Ты ешь, ешь, а консервы побережёшь...
Он ушёл собирать адреса. А у меня и аппетит пропал. Сколько же, оказывается, людей бродит по тропкам и тропинкам между временами и мирами... А что, если это и моя судьба?
Что, если я не смогу вернуться обратно?! Но почему-то эти мысли меня не напугали уже. Вернее — напугали, но не как раньше, не из-за того, что я могу не увидеть родных, а из-за того, что ребята будут меня ждать напрасно — и погибнут.
Олег вернулся и подал мне, присаживаясь рядом, свёрнутый листок бумаги, исписанный с обеих сторон. Я развернул бумагу. Верхний левый угол листка, захватанного пальцами, украшал логотип — Пётр I работы Церетели.
В ответ на мой недоумённый взгляд Олег пояснил со смехом, положив рядом обе наполненные фляги и потяжелевший рюкзак.
— Вот такой блокнот... Случайно у нас оказался... — он откинулся на локти и вытянул длинные ноги. Опять сорвал травинку. Я, искоса наблюдая за ним, убрал бумагу и спросил:
— Послушай... Оно того стоит?
— Послушай... Оно того стоит? — откликнулся он, и мы засмеялись. Я подумал, что надо бы рассказать ему про его тёзку, встреченного мною недавно — они бы понравились друг другу. Но Олег поднял палец:
— Вот, погоди, послушай... — и почти нетерпеливым жестом предупредил мой вопрос: «Что?»
Кружит спираль тропы.
В спину — огни вослед.
То ли фары судьбы.
То ли надежды свет.
Демона, ангела взгляд?
Истина или ложь?
Может быть, будешь свят,
Может, во тьму сойдёшь.
За тех, кто в пути!
Слышишь, парень?!
За тех, кому вечно идти,
За тех, кто навечно с нами!
Утром студит роса.
К ночи вся куртка в соли.
Огненных дней полоса.
Шаг — от любви до боли.
Путает времена
Нежить, небыль и нечисть.
Но совесть у нас одна,
Злу подкупить нас нечем.
За тех, кто в пути!
За вечность дороги, дружище!
Счастье и вера — жди! —
Может быть, нас разыщут...
— пела девчонка — уже не та, что танцевала брейк. Я подался вперёд... и тут с верха склона раздалось:
— Дирижабли!!!
Сперва мне показалось, что воцарился хаос. Только через секунду я понял, что нет никакой паники — все бежали куда-то с явной целью, занимали места для боя. Я тоже вскочил; Олег крикнул:
— Беги туда! — и махнул рукой. — Спрячься, потом уходи! Нас не ищи, неважно — отобьёмся или нет! Скорей!
— Я с вами! — закричал я — без страха и искренне. Олег оскалился — и я понял, что он смеётся:
— Это не твоя война!
— Всё равно! — замотал я головой. Меня осенило: — Это же я их навёл, я чувствовал, меня выслеживали!
— Если и выслеживали! — Олег перехватил ППШ. — Если и выслеживали — то, как одного из нас! Беги! У тебя дело!
И я рванул за скалы. Оглянулся, пробежав полсотни метров — невыносимо было не оглянуться.
Три огромных свинцово-серых дирижабля наплывали из пустыни. Сперва мне показалось, что именно такие машины я видел на фотках в альбоме, купленном в том магазинчике... но потом я сообразил, что эти — иные.
Без надписей или эмблем, они ощетинивались пандусами — и на этих пандусах стояли ровными рядами десятки фигур в буром, похожих на расставленных на полках игрушечных солдатиков..