Про тех, кто в пути - Страница 45

Я снова споткнулся — а когда восстановил равновесие, Нина указывала на дверь прямо в каменной стене:

— Пришли...

...Комната, в которую я вошёл, была, очевидно, когда-то частью потерны. Похоже, что переулок, которым мы шли, в древности являл собой просто фрагмент замковых укреплений на холме, крытый коридор, имевший проходы в боевую галерею-потерну с бойницами.

Позднее перекрытия коридора сняли, а потерну разбили на маленькие комнатки с полукруглыми арками и окнами в виде крестов — всё теми же бойницами. И комната, в которую мы вошли, была полна... зеркал.

Большие напольные зеркала — плиты из тяжёлого литого стекла. Овалы и прямоугольники настенных зеркал в затейливых рамах. Небольшие дамские зеркала в изящных оправах. Настольные зеркала с фигурными откидными ножками.

И из всех этих зеркал на меня смотрел — я. Прямо. Наклонно. И даже вниз головой. Это зрелище просто-напросто пугало, но Нина вошла следом за мной и слегка подтолкнула в спину:

— Да ты проходи, не бойся.

— Кто боится? — тихо спросил я. — Ну, где твой дядя, у меня време...

Громкий печальный вздох сопутствовал шевелению в углу, у столика, полускрытого потрясным трюмо в раме из стоящих рыцарей, сплетавшихся султанами шлемов. Этот столик служил единственным подтверждением тому, что хозяин всего этого зеркального беспредела — в само деле сапожник.

За столиком высилась куча тряпья, в которой я не без труда различил серо-зелёный пиджак, над засаленным воротником коего возвышался нос. Именно нос... точнее — НОС, украшенный двумя пучками волос.

Слева и справа от носа свисали изумительные сивые пряди. На узком пространстве между прядями и носом помещались полные тоски и мудрости глаза.

От изумления я несколько потерял дар речи, не вполне понимая, как это засаленное недоразумение может быть дядей Нины. Она не шедевр, конечно, однако...

— Нашему брата такие везде есть, — вновь вздохнул сапожник. — Да и то сказать — в какую только сторону не кинет бедного еврея, если ему, дай им бог здоровья, добрые люди не дают жить на родине? Я, молодой человек, жил в Польше — ви слышали за такую страну, или вы не из тамьших мест?

Что я сам скажу за Польшу? Хорошая страна, хорошие люди... Меня даже не каждый день били! — он кивнул. — Но потом пришли немци. Боже ж мой! От них можно было сбежать таки куда угодно! Чистому смех, но мне так хотелось жить, молодой человек, шо я сбежал сюда.

— Я... — я поперхнулся. — Но я же ничего не говорил...

— Нет-нет-нет! — сапожник всплеснул руками. — Но когда такой красивый молодой человек смотрит на старого Мойшу Шмуля такими добрыми глазами — шо ж, сразу ясно, ему таки хочется вежливо спросить: «Таки как тебя сюда занесло, старая зараза?!»

— Я... ничего не имел... — покраснел я.

Еврей снова вздохнул:

— Понимаю, понимаю... Так шо ж у молодого человека?

— Дядя Мойша, у него подошва оторвалась, — вмешалась Нина. — И денег нет, ты почини, ага?

— Ага, — вздохнул еврей. — Снова и опять это страшное слово. Почини подошву. Прибей каблук. Переставь голенище. Пошей головку. И денег нет, как будто я не еврей, а русский. Где ви видели, шо еврей работает бесплатно?! Чистому смех! — он снова всплеснул руками.

— Они носятся по улицам так, шо обувь на них горит синим пламенем — я вам это говорю! А кто должен спасать их бедную обувь, шоб их не пороли папы и мамы? Это делает старый еврей Шмуль. За ага. Или за копейки, которых едва хватает на чёрствый хлеб.

Да. Давайте сюда обувь, молодой человек. И садитесь с Ниной на тот топчан. Если б ви знали, какие люди садились на тот топчан, боже ж мой! Ви бы садились на него будто он сделан из чистого золота. Да.

Вздыхая и что-то бормоча себе под нос, он осмотрел поданную мной кроссовку. Я, сидя на топчане, потихоньку оглядывался. Нина присела рядом и переплетала косу, не глядя на меня, что казалось слегка обидным.

— Шо я скажу за эту обувь? — неожиданно спросил в пространство сапожник. — Шо я скажу? Я скажу, шо это не обувь. Обувь была в раньшем времени, когда я шил сапоги из мягкой шевро господам официэрам — ещё таки в Польше. Как они били меня по морде! — он зажмурился и крякнул.

— И как они платили! Генерал Зденевицкий насыпал мне полный правый сапог злотых. Он сказал: «В этих сапогах можно жениться и ложиться в гроб!» — вот так. Но, к сожалению, он уже был женат, а в гроб его не клали.

Ви слышали, молодой человек, что такое Дахау? Нет, ви того не слышали, и то ж ваше счастье! Наверное, мои сапоги носил потом какой-нибудь молодой и красивый эсэс, дай ему бог всего, шо он заслужил... Потом — уже здесь! — я шил на весь отряд Глеба Дикого!

Ви знаете, молодой человек, кто был Глеб Дикий? Как, ви и того не знаете?! Тогда шо ж ви знаете вообще, я вам скажу?! Эти люди ценили хорошую работу. Они знали, шо сапоги и патроны — вот две важные вещи, а остальное мелочи жизни...

Но увы — у них спрашивает теперь о качестве моих сапог сам Саваоф, ах-ах-ах... — он покачал головой. — Вот, молодой человек. Носите. Носите и вспоминайте старого Мойшу, который никогда не делал плохой работы...

Кроссовка была починена великолепно. Зашнуровывая её, я с интересом спросил:

— Послушайте, а зачем вам столько зеркал? Вы их продаёте? Или собираете?

Еврей, занявшийся каким-то своим делом, вновь обратил ко мне свой нос. И печально спросил:

— Молодой человек, где у вас сердце?

— Я не хотел вас обидеть... — оторопел я, но он меня терпеливо перебил:

— Я таки спрашиваю, молодой человек, где у вас сердце?

— Здесь, — чувствуя себя крайне глупо, я коснулся левой стороны груди.